Интервью с художником Михаилом Шемякиным в его французском замке — «Спиритуальный космополит»

Темы, которые поднимаем:

• Как Шемякина "уехали" из Советского Союза.
• Почему Франция "деградировала", а Америка вдохновила на гигантские полотна.
• Цыганский романс и запись редких исполнителей.
• Мистика детства в послевоенной Германии и архитектура Ленинграда.
• Трагические истории русских эмигрантов.
• Почему чемоданы старых эмигрантов оставались нераспакованными 50 лет.
• Каково это — уезжать из дома «навсегда».
• Зачем художнику свобода — и почему она важнее наград.

Катя Пал (ведущая программы «Осознанная релокация»): Михаил Михайлович, спасибо большое, что согласились нас принять. У нас очень неожиданная тема, думаю, для Вас. Потому что мы не совсем про искусство, а мы про релокацию. Мы про жизнь человека в разных странах, про людей, которые выбрали для себя переехать и жить в другой стране. И мне было бы очень интересно узнать о Вашем пути. О том, как складывалась Ваша судьба, и как Вы жили в разных странах, даже с самого детства. Так получилось, что Вы впервые переехали, когда были еще совсем мальчиком, в Германию?

Михаил Шемякин (художник, скульптор, исследователь искусства): Да.

Катя: Потом Вы вернулись в Советский Союз. Потом Вы уехали не по своей воле.

Михаил Шемякин: Нас уехали. Да.

Катя: Да. Вас уехали из Советского Союза. И дальше уже Вы по своей воле уехали в США и вернулись обратно во Францию, где теперь живете. Мне очень было бы интересно поговорить об этом.

Михаил Шемякин: Я помню, как мы постоянно куда-то ехали и ехали. Мне было очень тепло, я спал, свернувшись калачиком у кирзовых сапог водителя грузовика военного, который нажимал на эти педали весь день. Иногда вылезали ночью, какие-то были крохотные ресторанчики. Мы уже въезжали на территорию Германии. Потом в Кёнигсберге была жизнь послевоенных мальчишек, которые постоянно что-то находили, взрывали, бросали патроны в огонь, отрывали себе пальцы, не успев вовремя отбежать от взрывающихся патронов и всяких штучек, которые взрывались и причиняли ущерб нашему телу.
Я помню, когда меня награждал Ельцин государственной премией и вешал мне золотую медаль на грудь в Вашингтоне, я увидел, что у него на руках не хватает нескольких пальцев.

Катя: Да.

Михаил Шемякин: Я все думал: «Как же он мне привинтит остатками пальцев медаль?» Я в то время был не в пиджаке, а меня попросили надеть… Не сюртук, а как же он называется?.

Катя: Фрак?

Михаил Шемякин: Фрак, да. Потому что это официальный прием. Там был президент Америки. Я посмотрел на руку. Он говорит: «После войны патроны бросали, и не успел вовремя отбежать». Я говорю: «Это мне очень знакомо». Но он, видно, так много навешивал медалей, что ловко двумя или чуть ли не одним пальцем мне прикрутил.

Катя: Все получилось.

Михаил Шемякин: Получил эту медаль или орден, я уж не знаю. Я как-то равнодушен к наградам.
Здесь все работа, работа, работа. Здесь такой легкий хаос.

Катя: Фантастика! И это все Ваши работы?

Михаил Шемякин: Почему? Это не мои работы. Это исследования.

Катя: Нет, я имею в виду, что это Ваше. То есть это Вы. Не то, что тут 100 человек какие-то приходят и это все собирает. А это прямо Вы.

Михаил Шемякин: Да.

Катя: Это меня поражает совершенно.

Михаил Шемякин: Вот книга «Буква, слово, текст в искусстве». В начале есть статья научная. У нас работают психологи, психиатры. Откуда начиналось слово. Здесь видите, например…

Катя: Держалки для писем.

Михаил Шемякин: Держалки для писем. Да. Ящики. Но всюду присутствует текст. И разные художники.

Катя: Разные художники, которые используют шрифты и буквы в своих работах.

Михаил Шемякин: Разноцветные буквы. Это секции. По секциям, видите.

Катя: Да.

Михаил Шемякин: Потом мы вернулись в Советский Союз - туда, где родилась моя мама и где она выросла, окончила театральный институт. После Германии это было странно, потому что я привык к Саксонии, где я рос. Небольшие уютные домики. А потом был Ленинград, который меня поразил, конечно, своей вычерченностью. Архитектура, задуманная одним гениальным человеком – Петром I. Но потом я влюбился и в нее.

Катя: Очень интересно Вы говорите. То есть Вы переехали из Германии в Петербург?

Михаил Шемякин: Да. В Ленинград.

Катя: В Ленинград. И самое интересное для Вас - это была архитектура. Такое ощущение, что это город, архитектура, пространство, в котором будете жить. То есть для Вас этот переезд прежде всего про то пространство, которое вокруг Вас. Это, мне кажется, уникальная совершенно художественная особенность.

Михаил Шемякин: Да. С людьми же мы не общались со взрослыми в то время. Совершенно было иное. Дети - отдельно, взрослые - отдельно

Катя: Да, но у Вас же появились новые друзья? Совсем другие.

Михаил Шемякин: Да. Мы же не сразу заводили. Тем более я приехал из Германии и не совсем многое понимал. Потом я поступил в художественную школу и постепенно почувствовал, что это мое призвание. На самом деле отец меня готовил к военной карьере. Когда он узнал, что я выбрал профессию художника, он почти до самой смерти со мной не общался.

Катя: Да?

Михаил Шемякин: Это традиция. Мой отец - кабардинец.

Катя: И Вы должны были следовать…

Михаил Шемякин: В нашей семье по отцовской линии люди только воевали или служили в армии. Всегда.
Это наш флаг, адыгов. Это Вы знаете. У нас, как у евреев, 12 колен кровных. Абхазцы, допустим, являются нашими, балканцы - нет. А это как раз все, куда входит. Центральное звено – это кабардинцы, потому что мы создали кодекс чести, по которому Кавказ жил.

Катя: А впервые Вы оказались уже за границей, это случилось в Париже? Правильно? Я имею ввиду в качестве… Вас сложно назвать релокантом… В качестве эмигранта или в качестве выгнанного? В каком, кстати, качестве Вы себя чувствовали?

Михаил Шемякин: Во-первых, нужно понять, как я уехал. Потому что сегодня я встречаю иногда молодых людей, которые отважно заявляют: «Я политический эмигрант». Это странно звучит – «политический эмигрант». Потом выясняется в разговоре, что он уже три раза посетил Россию. Понимаете?
Мне повезло, потому что я не рвался и не мечтал, не думал о звездной карьере. Я просто-напросто хотел свободы: делать то, что я хочу, и знать, что тебя в подъезде не поджидают с арматурой, чтобы разнести тебе череп в куски.
Два раза меня пытались убить. Это были сотрудники госбезопасности определенного отдела. Хотя в этом же отделе были те люди, которые занимались моим спасением, моим изгнанием. Когда я был приглашен на беседу после ареста в большой дом, то полковник госбезопасности, который вел мое дело, сказал: «Вы не сможете быть на свободе в этой стране. Вам нужно ее покинуть. Или Вы окончите свои дни в сумасшедшем доме (Вы уже знаете, что это такое) или в лагере. Есть в нашем отделе люди, которые не хотели, чтобы Вы ходили по земле. Вы понимаете, о чем я говорю?» Я говорю: «Да, я с этим уже столкнулся два раза».

Катя: Фантастика.

Михаил Шемякин: Видите, здесь по темам только. Это громадная тема «Образ смерти в искусстве». Разные здесь – замотанность, забинтованность. Метафизические головы, метафизические фигуры.

Катя: Вы даже подрисовываете схематически.

Михаил Шемякин: Это чтобы мне легче было найти тему.

Катя: Метаголова - овал.

Михаил Шемякин: Да. Овальные головы. Сдвоенные. Строенные. Многоголовье, когда голова на голове. Многие используют это в скульптуре. Полые головы.

Катя: Лицо - скрипка. Такого я не видела. Фигура – скрипка.

Михаил Шемякин: Гримаса громадная – у меня исследование.

Катя: Столько всего. Вы все время что-то ищете?

Михаил Шемякин: Все время. Постоянно.

Катя: В эти папки надо что-то вложить.

Михаил Шемякин: Папки. Во-первых они разбираются. Две точки - это уже папка заполнена и наклеена, то есть это уже готово к выставке. Где одна точка - это не заполнено. А где нет точек – это еще нужно разбирать.

Катя: Да, система.
В какой момент пришла идея поехать в Америку, в США?

Михаил Шемякин: 10 лет спустя я просто понимал, что французы не очень любят работать. Все становилось хуже и хуже. Хотя когда я вернулся 30 лет спустя из Америки, я понял, что я покинул бушующую Францию.

Катя: Еще более замедлилась жизнь?

Михаил Шемякин: Например, в городе, который рядом с нами (Шатору), живет, по-моему, 60 тысяч людей. Это немаленький город. Там нет ни одной галереи, ни одного серьезного общества художников. Ресторанчики и магазины по продаже шмоток. Своя газета у них там выходит. Шатору. Я оставил газету – там на обложке, на первом листе была фотография кладбища, по которому бредет опираясь на палку старик. А шапка этой статьи громадной: «Бурная жизнь Шатору». То есть даже сами французы понимали…

Катя: Что ничего не происходит.

Михаил Шемякин: Здесь не было движения вперед.
Мой галерейщик не ограничивал меня, не диктовал, что я должен рисовать, но ограничивал форматы. Я здесь работал, но самый большой формат в основном был 30 сантиметров на 30 или 30 на 50.

Катя: Совсем небольшие работы.

Михаил Шемякин: Маленькие здания. Здесь не принято делать большие полотна. Галерейки маленькие. У Дины Верни была галерея - небольшая комнатка фактически. А нам, когда слово «галерея», казалось Тед галерея, галерея Уффици. И рядом галерея Дины Верни. Когда я вошел в эту галерею, я глазам не поверил, что это и есть галерея.

Михаил Шемякин: Когда я попал первый раз в Америку, я был очень потрясен динамикой, удивительным народом, веселым. Сейчас это уже другая Америка. В 80-е годы, когда я переехал, это была бурлящая Америка, интересная для именно для нас, изгнанников.

Катя: В это время у Вас было очень много современников - эмигрантов из СССР.

Михаил Шемякин: Поэтому я и говорю - это был совершенно другой Нью-Йорк. В Нью-Йорке жили Мамлеев, Лимонов, Лена Щапова, Довлатов, Лев Халиф. Масса народа интересного. Я уже не говорю о звездах балета - Макарова, Барышников, Нуриев. Были газеты русские. Это было колоссальное время. Интересное. Открывались русские галереи.

Катя: И Вы задержались там на 30 лет?

Михаил Шемякин: Да, задержался. Я приехал туда жить постоянно.

Катя: Вы собирались жить там всегда?

Михаил Шемякин: Конечно. Я там жил и не думал, что я вернусь во Францию.

Катя: А что послужило причиной возвращения?

Михаил Шемякин: Я много начал работать с Россией. Случилась перестройка.

Катя: И просто ближе стало.

Михаил Шемякин: У меня были большие шансы работать с Россией. Я работал с Мариинским театром, я сделал много балетов, мотался через океан. Учитывая, что у нас осликов не было, но была масса собак и животных, довольно сложно было их оставлять. И чтобы было удобнее летать в Россию… Тем более, что в свое время мне, когда я встречался с Президентом России, он сказал: «Хорошо бы ты перебрался ближе. Это было бы удобнее для тебя. Мы тебе всегда будем находить какие-нибудь интересные заказы на скульптуры и прочее». И мы перебрались сюда. Тем более, что здесь гораздо большее пространство. Там у нас было меньше. Здесь удалось построить мастерские для студентов.

Катя: Это место просто совершенно фантастическое.

Михаил Шемякин: В основном это все мастерские.

Катя: Я знаю, что Вы делали спектакль как раз об эмиграции в Нью-Йорке в 80-е.

Михаил Шемякин: Да. Называется «Нью-Йорк. 80-е. Мы!». Это вот афиша: «Нью-Йорк. 80-е. Мы!». А это афиша моих научных выставок.

Катя: Как раз затрагивая тему эмиграции. Слово «никогда». Я знаю, Вы рассуждаете очень интересно об этом. Расскажите, пожалуйста, как это - уехать навсегда? Как это - думать о том, что ты никогда не побываешь там, откуда уехал?

Михаил Шемякин: Кк раз в моей книге описана первая довольно страшная история о ностальгии. Была в Москве в то время известная диссидентка Лена Титова. Она держала салон «леваков». Муж - левый художник, который писал только глаза Иисуса Христа. Иностранцы покупали это все по дешевке - необычные вещи, неофициальные художники. Она балаболила за стаканом вина или водки. Все были левыми, все понимали, какой ужасный советский строй и как хорошо жить на Западе. Меня с ней познакомила Дина Верни, которая приезжала в Москву. Она однажды привела меня в этот салон. И когда мы провожали Дину из Москвы, Лена Титова стояла со мной рядом и говорила: «Боже мой, как мы страдаем из-за того, что мы не можем уехать туда, где мы должны быть». «Где?» «Я должна быть в Париже. Ты пойми, Миша, 10 дней - и Париж у моих ног». Я посмотрел на ее ноги и понял, что падение Парижа явно продлится во временном пространстве.
Каким-то образом ей удалось выкарабкаться вместе с душевнобольной дочкой и мужем. В первое время она их поддерживала, а потом выставила. Их приняли в Сите Дазар, мою бывшую мастерскую. А моя бывшая мастерская - это заброшенный клуб без туалета, без горячей воды, без газа.

Катя: Это там, где Вы забивали окна картоном?

Михаил Шемякин: Да. Просто сказали: «Хотите - живит. Туалет в соседнем дворе, в подвале средневековом. Там бегают крысы. Поэтому будьте начеку».
Я прожил, и меня ничего не пугало. У меня самое главное свое. Я жил в свободном мире - хочу пишу это, хочу пишу другое. Самое главное - в подъезде тебя никто не поджидает.
Что сказать? 10 дней прошло, прошло больше. Потом приехал Галич. Я считаю, он совершил страшную ошибку, что уехал. Потому что 2-3 концерта, а потом залы пустые. Никому он не нужен со своими песнями. Их мало кто понимал, потому что он пел о советском строе.

Катя: Да.

Михаил Шемякин: Эмигрантов было мало, а старые (первая волна) вымирающие. Она не понимала этого вообще. Потом она привыкла к другим: к романсам, а не к песням о дерьме или простых пролетариях, которые сидят и пьют на троих. И он исполнил (любил исполнять, когда собиралась небольшая группа изгнанников эмигрантов) песню «Когда я вернусь». Это страшная песня. И одним вечером Галич исполнил эту песню.
Лена пришла домой и в этом страшном туалете повесилась. Потому что она пыталась вернуться, и ей было отказано. Она бросала свои эмигрантские документы через забор советского посольства. Она писала письма, что на коленях готова идти в Россию, только чтобы ее пустили. Но в то время, если ты уехал, тебя изгнали и все. Ты вернуться не имел никакого права. Это надо было выбросить навсегда из головы. Она не могла с этим смириться. И она повесилась.
Повесился Вагрич Бахчанян в Нью-Йорке, замечательный художник. Повесился замечательный художник и философ Яша Виньковецкий. Все они не могли смириться с тем, что они не могут вернуться.
Это Кибела, которая долгие годы стояла в Нью-Йорке.

Катя: Сюда она переехала?

Михаил Шемякин: Она приехала сюда.

Катя: Кибела.

Михаил Шемякин: Кибела - богиня плодородия. В Нью-Йорке груди нижние были вытерты. Здесь дети обожали становиться. Матери становились сюда, тискали груди. Здесь снимались манекенщицы. Они демонстрировали платья на фоне. Кибела была одной из самых популярных. Одна из шести лучших достопримечательностей Нью-Йорка. Но потом англичане стали делать ремонт улицы, и нам пришлось ее снять. И я ее увез к себе в поместье.

Катя: А как Вы думаете, что сейчас? Сейчас же тоже есть люди, которые уезжают. Сейчас уже нет этого слова «навсегда». Но они уезжают, живут какое-то время, возвращаются, жалеют о том, что сделали.
Что-то есть внутри человека, какое-то качество, которое необходимо, чтобы точно было хорошо в разных странах жить? Или в какой то конкретной, но другой.

Михаил Шемякин: Это нужно быть спиритуальным космополитом, понимаете?

Катя: То есть это не каждому дано?

Михаил Шемякин: Наверное, с юных лет нужно знакомиться с английской, немецкой, французской литературой, проникать в дух этих стран и интересоваться искусством этих стран. Полюбить их и чувствовать себя в любой стране комфортно. Это не так просто.
Я, например, в своей книге тоже написал о том, что меня поражало, когда я приходил в 70-е годы в квартиры старых эмигрантов первой волны. Мы были - третья волна. Вторая волна была послевоенная. Сейчас говорят, есть четвертая волна. Но это, конечно, смешно для нас звучит.
Я всегда удивлялся громадным баулам кожаным старинным, которые покрыты пылью, стоят в больших прихожих. Потом узнал, почему они стоят. Мне кто-то из стариков рассказал или кто-то уже из сыновей и внуков, что когда они приехали из Стамбула, из тех стран, откуда они бежали, они дали клятву между собой, что они откроют эти чемоданы, когда вернутся домой, потому что им казалось, что революция вот-вот закончится. Это какой-то дурной сон. И через некоторое время они с этими чемоданами вернутся в свою фантазию - Россию.

Катя: Фантастика! А Вы когда видели эти чемоданы? Какие годы? Это 70-е годы?

Михаил Шемякин: Я застал еще офицеров, конечно.

Катя: То есть прошло 50 лет? Прошло 50 лет и они стояли?

Михаил Шемякин: Граф Ланской, офицер царской армии - замечательный художник. Он в то время еще работал, мы дружили. Я знал многих из первой волны, хотя многие уходили. Была газета «Русская мысль». Мысли там были, конечно, короткие очень. В основном газеты пестрели различными воспоминаниями, как какая-то дворянка танцевала на балу у государя императора. Такие сентиментальные картинки.
И был большой разворот - погребальный. Конечно, это грех -смеяться, но меня смешили всегда объявления траурные, что неожиданно на 101-м году нас покинула... Всегда неожиданно. И когда смотришь на возраст, что неожиданно, то, конечно, у тебя невольно возникает на лице улыбка, понимаете? 101 год, 99. Вдруг! Как вдруг? Нормально, 99 лет. Они уходили один за другим. Но многие были действительно долгожители. Сегодня это только воспоминание.

Катя: Мне очень понравилась история о том, как Вы записывали исполнителей цыганской песни.

Михаил Шемякин: Да. Были цыгане. Яровские цыгане еще того времени.

Катя: Я так понимаю, что если бы не Вы, то записей бы не было.

Михаил Шемякин: Я услышал впервые несколько песен, которые у них были записаны в России, в Советском Союзе. Мне привезла их Дина. Я был потрясен Алешей Дмитриевичем и Поляковым. А Дина с ними когда-то сама пела в цыганском хоре. Я спросил: «А есть ли диски другие? Ты можешь привезти мне их?» Она сказала: «Нет, только это». Я подумал, что если вдруг Бог даст мне переехать и вырваться на Запад, то я сделаю обязательно.

Катя: То есть Вы заранее уже это придумали?

Михаил Шемякин: Нет, я просто мечтал. Мечты - все они фантастические. Потом, когда я приехал, с ними познакомился, это была тяжелая работа, потому что с цыганами работать тяжело. Характеры у них буйные, цыганские. Разбивали обычно программу записи песен, требовали шампанское. Сложно. Но мне удалось это сделать - я оставил их голоса навсегда. Потому что меня удивляло то, что эти белые офицеры, все эти эмигранты рыдали, плакали под их песни. Все лили слезы. Сопли до пупа. Но никому в голову не приходило записать и оставить эти голоса гениальные. А приехал какой-то нищий мальчишка из Советского Союза, который выполнил то, что должны были выполнить они, Слава Богу. Хотя записывали тогда вовсю Вертинского и Лещенко, а цыган, к сожалению, нет.

Катя: Я хотела спросить про то время, когда Вы жили без паспорта. Вы не были гражданином никакой страны, и у Вас была так называемая нансеновская бумажка - человек без родины.

Шемякин: Человек без родины.

Катя: Расскажите, что это такое? Как это выглядит?

Шемякин: Это маленькая картоночка, которая вызывала всегда подозрение у пограничников. Выехать из Франции мне было очень сложно. Я должен был собрать деньги, показать, что у меня есть деньги для того, чтобы вернуться обратно во Францию. Не пускали никуда, потому что мы были всегда людьми третьего сорта.

Катя: Но выдавало эту бумажку правительство Франции?

Шемякин: Да, конечно.

Катя: И там прямо было написано, что это человек без гражданства? Или как?

Михаил Шемякин: Человек без родины это называлось.

Катя: Прямо так было написано: «Шемиякин Михаил, человек без родины».

Михаил Шемякин: Да.

Катя: Фантастика. Это прямо как произведение искусства.

Михаил Шемякин: Я забыл, как это называется - человек без страны, без родины.

Катя: И как долго Вы человеком без мира прожили?

Михаил Шемякин: Не знаю, много лет.

Катя: Вы же получили гражданство в итоге в США?

Михаил Шемякин: Да, я гражданство получил в Америке.

Катя: То есть во Франции Вы не гражданин?

Михаил Шемякин: Нет. Я отказался.

Катя: Получается, что Вы 10 лет прожили во Франции с этой бумажкой?

Михаил Шемякин: С этой бумажкой. И в Америку с ней же въехал.

Катя: А почему? Можете рассказать?

Михаил Шемякин: Почему отказался?

Катя: Почему не хотели французское гражданство?

Михаил Шемякин: История довольно интересная. Мои работы собирал министр внутренних дел Мишель Понятовски. Я был приглашен на обед и увидел, что все стены завешаны моими работами. Когда мы разговаривали, он сказал: «У тебя есть французский паспорт?» Я говорю: «Нет, я с нансеновским живу». Он говорит: «Я тебе устрою через пару дней французский паспорт». Я говорю: «Мне не надо, я не хочу». «А почему?» - он спрашивает. «Потому что я становлюсь натурализованным французом, то есть французом второго сорта».
Есть законы специальные. Я не знаю, сейчас они изменились или нет - если вы натурализованный француз, то вы не имеете тех прав, которые имеет чистокровный француз.

Катя: А! Такое было. Такая была система.

Михаил Шемякин: Если вы делаете бизнес, то 51% принадлежит французу.

Катя: То есть Вы обязаны иметь партнера, условно, «настоящего француза»?

Михаил Шемякин: Да, я сказал: «Я не хочу быть. И все». Он говорит: «А какой же ты паспорт хотел бы взять?» Я говорю: «Американский, потому что там…»

Катя: Один паспорт.

Михаил Шемякин: Страна для иностранцев. Поэтому ты имеешь все права. Единственное, что в Америке ты не имеешь права быть (если ты не рожден в Америке) президентом. Это единственное. А все остальное является американским гражданином. Уже на свою первую выставку, когда началась перестройка, 19 лет спустя, я приехал с американским паспортом.

Фрагмент из документального фильма «Михаил Шемякин. Исповедь художника»:
Сегодня становится возможным то, что было немыслимо несколько лет назад. Искусство Михаила Шемякина возвращается на родину. После 18 лет жизни за рубежом художник вновь на родной земле. В Москве в Центральном выставочном зале открывается выставка его произведений.

Катя: Расскажите, пожалуйста, как Вы нашли это место?

Михаил Шемякин: Замок маленький. Всего две башни. А это пристройки.

Катя: Эти более современные?

Михаил Шемякин: 19 век.

Катя: Очень симпатичный.

Михаил Шемякин: Место мы долго искали. 15 лет.

Катя: Когда это было? Сколько Вы здесь уже живете?

Михаил Шемякин: Мы здесь 18 лет.

Катя: Вы уже живете 18 лет и 15 лет до этого искали?

Михаил Шемякин: Да. Мы хотели найти какое-то место интересное во Франции, где можно работать, делать мастерские. Денег не было. Но ведь никто не спрашивает: «У Вас есть деньги или нет?» Поэтому у нас была возможность посещать замки…

Катя: Как экскурсанты.

Михаил Шемякин: Под видом того, что, возможно, мы купим. Мы смотрели, но ничего не подходило, потому что замки французские очень маленькие обычно. Чаще всего 300-500 квадратных метров.

Катя: Это маленький?

Михаил Шемякин: Да.

Катя: Это же мастерские?

Михаил Шемякин: Мы же не устраиваем балы. Замок весь - это мастерские. Громаднейшая библиотека. Здесь у нас второй этаж - это библиотека по искусству. Следующая зала громадная, несколько залов - это исследовательская лаборатория.

Катя: Это где черные папки?

Михаил Шемякин: Да, исследовательская лаборатория. А в замке - громадная библиотека Сары, в основном на французском, английском, но и на русском тоже много. И моя громадная библиотека. Потом мастерские: графические мастерские, другие мастерские. У нас там столовая и спальня.

Катя: А все остальное - это пространство для творчества.

Михаил Шемякин: Все только искусству подчинено. Здесь очень много независимых помещений. Из-за этого мы и взяли. Потому что здесь мы поняли, что можно устроить библиотеку. Это бывшая школа.

Катя: Здесь была школа?

Михаил Шемякин: Да. Мы все перестроили. Это были кухни. А здесь мылись дети. Здесь было 240 учеников. Были выстроены кабинки душевые для того, чтобы мыться.

Катя: А жили они где?

Михаил Шемякин: Да, это мы все переделывали. Сделали лифт для подъема книг, потому что тонны поднимаются книг, громадная библиотека.
Это моя на сегодняшний день работа. Потому что все мы не вечны. И, конечно, хотелось бы, чтобы продолжалось исследование мое. Я уже очень много (60 лет) занимаюсь исследованием корней искусства и соединением. Мы делаем книги большие, массивные тома по 600 страниц. Сейчас я пишу второй том, который будет называться «Жизнь за бугром». Это у меня контракт с издательством АСТ.

Катя: Это Ваша автобиография?

Михаил Шемякин: Работа очень сложная, потому что все нужно описать. Что такое жизнь изгнанника? Что такое бытие? Что такое его сознание? Как это было вообще в те годы?
Это интереснейшее было время. Сейчас этого уже нет вообще. Во-первых, ушли люди, а во-вторых, все изменилось. Это уже все не то. Были знаменитые магазины, где одесские евреи делали чудеса. Сейчас мы приезжали с Сарой в Нью-Йорк, посетили Бруклин, Брайтон-Бич - таджики, все теперь в их руках. Старые евреи многие уже умерли, которые делали эти дела. А их дети, внуки уже ассимилировались полностью - кто служит в полиции американской, кто бизнесмен, им нечего там делать. Поэтому сейчас все изменилось.

Катя: А Вы сделаете как раз срез той эпохи?

Михаил Шемякин: Как начинался Брайтон-Бич? Вилли Токарев. Что это были за кабаки русские? Как это начиналось? Это было смешно, весело. Совершенно была удивительная эпоха с перестрелками, шумом. Сейчас все по-другому. И Париж другой. Все меняется. И это не брюзжание старого человека, это просто-напросто нормальный анализ. Я не один. Вы можете документальный материал посмотреть, хотя бы фильмы - какой был Париж раньше, сколько жило художников, кто, какие, какого уровня художники. Сегодня я не могу назвать ни одну крупную фигуру - ни в скульптуре, нигде. Нет. Кто-то что-то все время рисует и все. Но таких фигур, как Сезар, допустим, или Арман… Уже ушедшие гиганты. Таких нет близко даже живописцев. Жалко, конечно. Франция очень деградировала.
Я делал перформанс большой. Сначала танцевали вокруг матрешки гусары. По моим эскизам все было сделано. У меня был шанс сделать интереснейшую конницу, которая вышла из ада.

Катя: Это конница, которая вышла из ада?

Михаил Шемякин: Потому что патриарх сказал, что армия Наполеона вышла из ада. Это дало мне карт-бланш для того, чтобы я сделал конницу такую фантастическую. Еще шли из ада вышедшие смерти, которые несли факелы. Вся площадь была в розовом дыму. Это было удивительно, конечно. Сегодня даже трудно представить, что такое может быть.

Катя: А скажите, пожалуйста, как Вы думаете, то, что Вы жили в разных странах, и в таких принципиально разных странах в разные периоды своей жизни, сильно повлияло на Ваше творчество? Или творчество отдельно в голове живет и не связано с географией?

Михаил Шемякин: Я не знаю, как-то не задумывался над этим. Конечно. Я же говорю, что во Франции я делал 30 на 30 сантиметров. А Америка дала мне возможности: я работал над полотнами 5 метров в длину и 3 метра в высоту.

Катя: Здесь во Франции у Вас крупные работы.

Михаил Шемякин: Это из Америки.

Катя: Это оттуда привезено?

Михаил Шемякин: Да, это из Америки все.
Идем дальше.

Катя: А эти упакованные работы? Это инсталляция?

Михаил Шемякин: Они приехали из Америки. Их нужно ставить, но нужны подставки.
Это работа Баскина, американского скульптора. Мы с ним дружили, он умер давно. Называется «Повешенный». Это был гениальный скульптор, график.
Это, к сожалению, нельзя увидеть. Это очень интересный барельеф. Я сделал проект «Памятники праведникам мира». Это трагедия Холокоста. Это вход в ад. А здесь как раз доктор Менгеле стоит. Это такое помещение. Сейчас ведем переговоры, очень хотели поставить на Поклонной горе. Это коммуна евреев московских. Берл Лазар, с которым я знаком, когда увидел проект, сказал: «Это самый трагический памятник, посвященный Холокосту». Но потом начался ковид, потом началась ваша военная операция. Все это дело зависло.

В Америке я нашел новые технологии. Больше всего, конечно, мне дала Америка, не Франция. Во Франции я просто почувствовал, что я могу быть свободным окончательно. А в Америке я достиг определенных нужных мне результатов. Во-первых, были скульптуры созданы. Это в основном в Америке. Скульптуры для Москвы. Дети - жертвы пороков взрослых. И Петр I для Лондона. И Петр I стоит в Нормандии. Я как раз проповедник, пропагандист Петра I.

Катя: А почему такая любовь к Петру I? Личное что-то?

Михаил Шемякин: Во-первых, это был один из первых демократов. Как Вы знаете, он не любил, чтобы к нему обращались как к государю. В армии его называли бомбардиром. Самое главное, что он не обращал внимание на происхождение. Самое главное было, что человек может делать. Поэтому у него калмык какой-то был чуть ли не адмиралом флота. Это феноменально. Раньше, особенно в Англии - к какому роду принадлежат? Во Франции - то же самое. Петр I все это опрокинул.
Потом он первый организовал эти безумные карнавалы - всепьянейший собор. Это был такой большой художник. Первые перформансы, самые мощные делал как раз Петр I. Правда, там иногда достигало спившихся до 300 человек, которые умирали от перепоя. Но все равно это было грандиозно.

Катя: Это ослики.

Михаил Шемякин: Кто там у меня маленький такой, хороший?

Катя: Ничего себе - маленький.

Михаил Шемякин: Кто у меня такой маленький, хороший? Кто такой красавец у меня? Папа морковку принесет чуть попозже.

Катя: Это какой-то гигантский вид? Что же это за размер ослика? Почему он такой большой?

Михаил Шемякин: Это особая порода, называется ослы Берри. В Красную книгу они внесены. У нас один грузин работает, он говорит: «Какой большой ослик. У нас ослик, если сел, нога идет по тротуару. А это ослик, на него взбираться надо».

Катя: Я потому и подумала, что это лошадь.

Михаил Шемякин: Нет, на них даже в старину беррийцы устраивали гонки. Этого я подарил Саре. Он был маленький, вот такой величины.

Катя: А сколько их?

Михаил Шемякин: Это мама.

Катя: Мама. А можно погладить можно? Мама, привет! Какие вы классные, ослики!
Вы же любите карнавалы в Венеции, шествия устраивать?

Михаил Шемякин: Уже 30 лет посещаем всегда карнавалы. Я много работал. Я выполнял по контракту.

Катя: Да, Ваши костюмы совершенно фантастические.

Михаил Шемякин: Я по контракту оформлял площадь Святого Марка. Мы работали с Полуниным, моим другом. С Антоном Адасинским - Театр «Дерево», Вы знаете, наверное. С Анваром Либабовым мы устраивали перформансы. Я по контракту работал с Москвой, я делал великое посольство - опять же Петр I. Это были гиганты. Я набрал из института Лесгафта здоровенных парней 18-летних, двухметровых, которые согласились быть женщинами, чтобы попасть туда. Они в громадных париках, платьях выходили. Никто не понимал, что это мужчины. Итальянцы сходили с ума.
А потом, после музыки, после того, как проходили гиганты, Петр I двухметровый с супругой, выходили под музыку карлики, лилипуты. Точная копия первого выхода императора. Петр I был один из самых маленьких карликов (по-моему, 60 сантиметров). Он в Петербурге, по-моему, живет, в кино сейчас снимается. И такая же была его супруга. Потом были лилипутши по моим эскизам. Опять же, все в Мариинском театре выполнялось, потому что я заключил контракт.
Это была Светлана Медведева, которая дважды провалилась. Она отвечала за лицо России на карнавале в Венеции. А потом ей сказали: «Пригласи Шемякина, тогда не провалишься». И она пригласила. Так что я работал, и мы много там чего делали. Перформансы. В свое время я там ставил статую Казановы. Так что с Венецией мы очень сильно повязаны. Удивительное место. Народ говнистый, но город сказочный.

Катя: И по цветам. Это Вы сами собирали?

Михаил Шемякин: Да. Я собирал.

Катя: По цветам складывали.

Михаил Шемякин: Да. Здесь написано, видите: «цвета, цвета, цвета». Это все тысячи, десятки тысяч засушенных листьев, которые в парках я нахожу.

Катя: Венецианские колера сложные.

Михаил Шемякин: Да. Сложные венецианские колера.

Катя: А венецианские колера - это какой цвет?

Михаил Шемякин: Это разное. Розовый, красный, пепельный.

Катя: Это то, что у Вас ассоциируется с Венецией? Венеция - фиолетовый, Венеция - красный.

Михаил Шемякин: Здесь своеобразный музей-выставка.
Держитесь за перила.

Катя: Мы идем вниз.

Михаил Шемякин: В этом музее должно быть прохладно. Осторожно здесь.

Катя: Я вижу, спасибо. Боже мой!

Михаил Шемякин: Видите?

Катя: Фантастика! Но это не случайно же? Вы как-то руководите?

Михаил Шемякин: Как? Это просто то, что падает со свечей.

Катя: Но не просто.

Михаил Шемякин: Это все отливки.

Катя: У простого человека со свечей не падает так.

Михаил Шемякин: Видите, иногда свеча закопченная, поэтому они темные. Когда ветер, то воск обдувается. Когда нет ветра, они светлые. Потом я делаю такой маленький пьедестал, подрезаю их и припаиваю. Конечно, это не каждый раз получается, потому что их десятки.

Катя: Это невероятно. Вы хотите сказать, что Вы ничего не вырезали? Это просто оно само?

Михаил Шемякин: Я ничего не выжигаю.

Катя: То есть это не вырезано?

Михаил Шемякин: Нет.

Катя: Потому что прямо явно человеческие образы - мужчина и женщина. Женщина в платье. Кактус. И все само.

Михаил Шемякин: Поэтому я ее и оправил.

Катя: Есть ли у Вас какие-то размышления, которыми Вы бы хотели поделиться с теми людьми, которые ищут себя? Думают, переехать или не переехать? Где жить? Как выбрать страну для проживания? Может быть, есть мудрость какая-то?

Михаил Шемякин: Мне сложно что-либо сказать, потому что сейчас все так изменилось. Человек должен сам понимать, где ему комфортно. Я считаю, что в России очень многие люди живут в глубинке, и живут очень интересно. Например, Тарковский (я не знаю, кто из Тарковских) уехал куда-то на Байкал, жить среди простых людей. И он очень счастлив. Я видел его интервью в «Аргументы и факты». Он просто порвал с этим миром Москвы. Он живет там, охотится. Говорит: «Я чувствую себя просто вольным человеком».
Несколько интервью я читал - люди уезжают. Кстати, некоторые очень богатые люди уезжают. Что-то строят и вместе с детьми там живут, как жили в 19 веке. Конечно, для этого нужно деньги иметь.
Не знаю. Жить на Западе не очень легко. Многие мои друзья уехали на историческую родину, в Израиль. Например, как Миша Гробман, который никогда в жизни уже не возвращался ни в Россию, никуда. Он вместе со своим сыном Яшей стал ведущим архитектором. Супруга занимается журналом интереснейшим, издает. Очень много людей, осевших в Тель-Авиве, занимаются очень интересной деятельностью. Они себя там чувствуют дома, уютно. Во Франции мало кто чувствует себя... Все-таки французы всегда остаются французами. А если вы возвращаетесь в такое место, как Израиль…
Там мы были поражены. В Тель-Авиве люди ходят в тапочках, в халатах. Это так спокойно, уютно, замечательно. Я думаю, те, кто вернулся на историческую родину, довольно себя чувствуют уютно и действительно дома.
У многих русских историческая родина какая? Там столько намешано кровей. Я чувствую себя дома, когда приезжаю на Кавказ. Сара, когда первый раз попала в Нальчик, она сказала: «Давай останемся здесь, не поедем дальше никуда». Она влюбилась в наш народ, потому что кабардинцы действительно... Я не о себе говорю. Но это действительно удивительное место. Там, в горах я чувствую, что «говорят гены». Я чувствую, что я дома. Это особое чувство какого-то дома, тех далеких веков.

Катя: Очень интересно.

Сара де Кэй (жена художника): Ты не будешь рассказывать анекдот доры любимый? Про туризм и эмиграцию?

Михаил Шемякин: Нет, я не помню.

Сара: Человек умер, его встречают и говорят: «Ты немножко ни то, ни се. Ни хороший, ни плохой. Давай выбирай, куда ты хочешь? Вечность в раю». Ему показывают рай, там сидят, играют на арфах. С большими паузами разговаривают на философские темы. Он говорит: «Мило, но скучновато». «Давай посмотрим ад». Там танцуют девушки, бары. Он говорит: «Здесь хочу». Через секунду вилы в задницу и в кипящее масло. Он «Как же? Мне показали совсем другое?» «Милый мой, это был туризм, а сейчас эмиграция».

Михаил Шемякин: Да, это любимый анекдот мой дочки.
Это наш герб, моего рода. Наш род Кардановых. В России сейчас нас 12 000 человек, а по всему миру (в основном Турция, Иордания и Израиль) нас в общей сложности 67 000. Это род Кардановых. У нас свой герб, свой флаг, свой гимн.

Генри Муру подарили череп слона громадный. Он его увеличил таким же методом и получился действительно атомный взрыв. Приехал Полунин ко мне в поместье, одел плащ черный венецианский, взобрался на череп и стал изображать танцующего ворона на черепе. Колоссальный перформанс получился. Потом Полунин, который страшно боится смерти, образов смерти, вдруг говорит: «Позволь мне сделать копию этого черепа». Я говорю: «Подожди, ты же всегда избегаешь этой темы принципиально». «Нет, у тебя все по-другому». Я говорю: «Зачем тебе это, череп?» «Я хочу, чтобы он участвовал в моих спектаклях».
Мы приобрели колеса старинной телеги, хитро соорудили, и череп стал кататься на колесах. А спереди оглобли. Мы сделали перформанс в Венеции. Слава нарядился в костюм Пульчинеллы из мешковины. Он тащил этот череп по площади Святого Марка, а на черепе сидел Антон Адасинский в плаще, пьяный в жопу, играл на флейте и на непонятном языке что-то выкрикивал. Он изображал дьявола. Сзади шел на ходулях Анвар Лебабов в черном плаще, изображая из себя птицу ворона. Такой перформанс. А сзади шла наряженная по моим эскизам в костюмы процессия. Венецианцы, конечно, обалдели. Такого они никогда не видели и не слышали.

Катя: А у Вас, кстати, нет видео этого?

Михаил Шемякин: Да, что-то есть. Видео, наверное, у кого-то есть, мы делали. Но мы делали фотографий много.
Сейчас я работаю по контракту опять с АСТ над книгой большой. Называется «Театр Михаила Шемякина». Там будут как раз фотографии перформансов, спектаклей моих, балетов. Это очень, я думаю, для публики будет интересная книга, совершенно необычная, сумасшедшая.

Катя: Здорово.

Михаил Шемякин: Финиш.